WTF Thirteenth Office 2015
"Утюг" драббл
"До седьмого неба" мини
"Карта, выпавшая из колоды: 7 Аркан — Колесница" мини
"Нельзя колдуну любить" мини
"Летние ночи" мини
"Какофония" миди 
Название: Утюг Автор: WTF Thirteenth Office 2015 Бета: WTF Thirteenth Office 2015 Размер: драббл, 170 Пейринг/Персонажи: Игорь/Саша, Руслан Категория: слэш Жанр: юмор Рейтинг: NC-17 Краткое содержание: Игорь с Сашей занимаются любовью, но Руслан активно мешает Размещение: только после деанона с согласия автора Для голосования: #. WTF Thirteenth Office 2015 — работа "Утюг"  Игорь нежно целовал Сашу в губы, шею, легко прикусывал ключицу, слушая, как тот постанывает на каждое его прикосновение. Футболка и рубашка уже были на полу, и Игорь уверенно двигался поцелуями к Сашиным джинсам.
На тумбочке возле кровати зазвонил телефон. Игорь, не глядя, сбросил звонок, почти не отрываясь от Саши.
Телефон вновь зазвенел. Игорь ругнулся, посмотрел, кто звонит, ругнулся ещё раз и полностью выключил телефон.
— Кто там? — спросил Саша.
— Неважно, — Игорь поморщился. — Сейчас у меня совершенно другие дела.
Он продолжил прерванную дорожку из поцелуев, медленно, но верно спускающуюся по животу вниз.
Выключенный телефон зазвонил снова.
— ФСБ? — вспомнил известную шутку Саша.
— Если бы! — Игорь сбросил звонок, выключил телефон и вытащил из него аккумулятор. — Чтобы наверняка! — пояснил он и вновь вернулся к Саше.
Саша зарылся пальцами в волосы Рогозина, простонал сквозь зубы, когда тот расстегнул на нём джинсы и мягко лизнул головку.
Телефон зазвонил вновь.
— Да чтоб тебя! — выругался Игорь и ответил на звонок: — Руслан! Какого хрена?! Не мог позже позвонить?! Если я сбрасываю — значит, я занят!
— Ну, откуда мне знать, что ты занят? Я ж не могу видеть, что ты там с Сашей вытворяешь, — протянул собеседник.
Игорь заскрипел зубами:
— А если б я не ответил? Например, в окно телефон выкинул?
— Ну... — Руслан на секунду задумался,— Тогда бы мне пришлось звонить на утюг.
Название: До седьмого неба Автор: WTF Thirteenth Office 2015 Бета: WTF Thirteenth Office 2015 Размер: мини, 2161 Пейринг/Персонажи: неведомая хрень из леса, Игорь, Руслан, Саша Категория: джен Жанр: мистика Рейтинг: R Примечания: рейтинг поставлен за кровькишки Для голосования: #. WTF Thirteenth Office 2015 — работа "До седьмого неба" — А ещё на Алтае история была, — словно бы нехотя, через силу продолжил майор. — Полезли мы там с товарищем… на один объект. Местные там ошивались, мешали работе, нас послали проверить обстановку… В общем, проникаем мы на базу, а там — пусто. Всё работает, механизмы работают, а людей нет. Крадёмся мы по базе, автомат на плече, нервы на пределе… знаешь, это самое страшное, когда ничего не понятно. И вот я в какой-то момент оглядываюсь, а Руслана нет. Ни звука не было, ни один лист не шелохнулся. Просто нет — и все… Я дохожу до командного пункта, а там… а там сидит великий дух Йер-Су, головой небо подпирает, человеческими костями в зубах ковыряется…
(с) Т.О., Книга первая — Игра.
Из земли он вышел, из земли и воды. Из тумана ночного, из молчания гор, из шёпота ветра, из звучания бубна, из песни без слов. Будто бы всегда был, только спал и видел во сне, как поднимаются горы, как отступают и вновь возвращаются льды, как реки пробивают новые русла, как встаёт тайга жёсткой порослью, шерстью на земном загривке. Разбудили, пришли к нему, то живые, то бестелесные, гулким звуком бубна разбудили и гортанным пением, дары приносили, имя спрашивали. Медвежьим рыком ответил им, громовым раскатом, сорвавшимся с вершины камнепадом — получил имя.
Шевельнулся в своей берлоге, потянулся, побежала быстрее по жилам стылая кровь земная. Птицей вспорхнул, змеёй затаился, зверем любопытным вышел к костру, где курились травы, где звенели бубны и колокольцы, где в беспамятном танце тела содрогались.
Принял дары, принимал и впредь.
Зверя загонял в силки, коли просили словами верными. Тайные тропы указывал, знаки чертил для тех, кто глазами смотреть не боится. Алые ягоды рассыпал ожерельями, от лихого глаза прятал до поры, а потом бросал под ноги тем, кто приглянется. Заплутавших человечьих детёнышей в незримых ладонях укачивал, кого выводил к стойбищу, а кого и себе оставлял — тропами звериными бродить, болотные огни зажигать, с духами деревьев говорить, чтоб не заскучали вековые старцы.
А шаманов по тропам невидимым провожал, кого под землю, за чужими потерянными душами, а кого и на самый верх — до порога, до седьмого неба — совета спросить. До седьмого неба, куда ему не подняться, да и надо ли?
Иссушало время вековые сосны, поднимались новые над коврами мха, над седыми болотами, над хрустальными озёрами. Уходили люди, приходили новые, светлолицые, железными птицами небо тревожили, в железных чумах нездешние травы жгли, железную башню растили — высокую, выше сосен, выше кедров. Тайными тропами в небеса пробивались, бубна не трогали, песни не пели — пела их башня, гудела тревожно и тягостно, так, что звери замирали и с тропы сворачивали, птицы трели свои забывали, змеи узорную шкуру до срока сбрасывали.
Спал бы и дальше, видел бы сны, как плещутся в небесном океане облака и, точно в зеркале, в земле отражаются. Уходило то племя, что знало его рычащее имя, забывали шаманы, как дары приносить, и никто по тропинкам охотничьим не ходил, жертвенной кровью землю умыв, сам студёною кровью земной умывшись. Некому стало в бубен стучать — знать, такое время пришло.
Но пришли в его сны безликие, многоголосые, телесные и бестелесные, с самого седьмого неба, из великого небесного чума. Но позвали трижды — по имени, людьми данному, по имени истинному, до той поры неведомому, да и вовсе без имени, без слов, одной только силой своей немереной. Засуетились и шаманы, кострами железную башню окружили, камни древние пробудили, пустили по ветру цветные ленты, послание передавая. Прогони чужаков, попросили. Не место им тут. Болью своей поделились, злобой своей напоили. Зазвучал небесный бубен, всех прочих громче, всех прежних звонче. Из великого небесного чума зазвучал, с самого седьмого неба.
Поднялся, рёвом звериным лес оглашая. Стаей птиц над лесом поднялся, когтями медвежьими землю вспахал, корнями вековыми на волю потянулся, весенним половодьем по земле помчался. Туманом под тяжёлые ворота просочился, облаком гнуса упал на чужаков. Воздухом в поры проник, новое обрёл тело. Руки, ноги, голову. Странно стало, тесно и страшно. Мыслимо ли таким крохотным быть тому, кто — река и озеро, лес и болото, кто сама земля местная, зверь в берлоге, птица в полете?
Посмотрел в глаза человеку — наравне стояли, даром, что в телах похожих. Да только разглядел человек, что в глазах этих — горы и реки, болота и туман, все, целиком поместились. Захлебнулся криком, рванул с плеча свой железный лук, ударили в тело горячие камешки. Не до смерти — не такая его смерть, не под силу человечью. Рассердили только.
Протянул руку да вырвал сердце. Себе в грудь вставил, окровавленное, стучащее — пускай первому не так одиноко будет. Далеко бубен слышно, только два бубна слышнее. Лишь бы лад свой нашли, не разнились слишком.
Пальцами потянулся и глаза собрал, точно ягоды с куста. Два глаза хорошо, да мало, мало, как-то будет он за всеми зверями да птицами приглядывать, коли видит только перед собой, да и то недалече?
Зарычал по-звериному, позвал по-своему. Отозвались из леса звери. На растерзанное тело облаком гнус налетел, выпил досуха. Мясо мыши растащили, кости лисы унесли. Не пропадать же добру.
И другие кричали, и другие горячими камешками швырялись, пока шёл к башне, к железному дереву, до неба достающему. Ломал им кости, мясо ел на ходу — голод изнутри поднимался, доселе невиданный. Глаза собирал, по телу пускал гулять-осматриваться. Руки к телу приставлял, за ногами не поспевал, по земле не шёл — катился. Гнус за ним летел, мыши стадами бежали, нетопыри гнус на лету хватали, лисы на них охотились. Пировал лес, без удержу, без меры, точно охотник, грибов объевшийся. Даже деревья ветви тянули, все хотели крови испробовать. Поделился и с ними — отчего не поделиться.
А небесный бубен все стучит, а сердца в груди ему вторят, их там уже с полсотни набралось, а все как одно заходятся.
Дошёл, вздохнул, упёрся в башню ладонями, вырвать думал проклятую. Но почуял вдруг — песня изменилась. Для него поёт, про него поёт. Не поёт — дорогу строит, ветвями своими железными ввысь тянется. До самого седьмого неба, где не был никогда, только до порога провожал.
Выдохнул, башню обнял и стал в неё прорастать. Ветвями и костями, корнями и жилами. Захрустели чужие кости, потянулась плоть, ощетинилась пальцами, глазами заколосилась. Суставами кружева железные обнимая, изгибами костей повторяя, мхом с деревьев окрестных ласкаясь. И будто бы стал весь мир полотном, рыболовной сетью, тканью, что прядут мастерицы по вечерам, костяными иглами вяжут, жилами вымоченными скрепляют. Словно по ниточкам этим, по узорам, пальцем водишь, и сразу видишь, где начало, где конец, за которую потянуть, чтобы распустить плетение, по которой пройти, чтоб на небо подняться…
Двое пришли с севера. Хорошие охотники, не чета тем, что у ворот стояли. Тихо пришли, против ветра, дыхание затаили. Был бы зверем, попался бы им. А сейчас — открыл глаза, все великое множество, что по телу разбежалось, посмотрел вокруг, посмотрел сквозь стены. И увидел: у одного из них тоже бубен в груди застучал. Услышал зов, потянулся туда, где камлали шаманы из великого небесного чума, до самого седьмого неба. Дотянулся и пропал — перешёл порог. А второй не услышал, слишком громко в ушах собственное сердце стучало, горячее, глупое, человечье.
«Не спеши, — сказал ему. — Разве не знаешь, как хороший бубен делают. Чтоб звучал он, пустым должен стать. Выдолбить кожу, да и растянуть на колышках. Вымочить да высушить, снова растянуть. Так и сердце твоё глупое, чтоб как бубен звучало, пустым стать должно. Сам его до дна выскоблишь, сам кожу снимешь да на колышках растянешь, вымочишь да высушишь, вот тогда и заполнишь его самой нужной, самой правильной песней — уж какую сам выберешь».
Не услышал, не понял. Вышел навстречу и замер, как зверёныш, к земле прибитый. Посмотрел на него Великий Дух Йер-Су, сотней глаз посмотрел, в полсотни ртов усмехнулся. Да и спел ему песню. Не про седьмое небо, другую. Ту, которой оленьи стада с пастбища сгонял. Зверь ли, человек её услышит — бежит без памяти, дороги не разбирая, пока не упадёт.
А голода и не было, не было больше злости чужой, только тоска, доселе невиданная, в огромной груди поселилась: дотянуться бы до седьмого неба, про которое башня поёт, хоть на пороге бы постоять, хоть одним из сотни глаз посмотреть!..
Только замолчал небесный бубен, сердито замолчал. Налетел холодный ветер, покачнул башню. Затрещал по железным веткам, зазмеился небесный огонь. И кончилась песня, и закрыл он глаза, и уснул устало. Лопнуло тело, из чужих сшитое, в землю кровь ушла, мясо мыши растащили, кости лисы унесли, а одну так и вовсе орёл в гнездо уволок — не пропадать же добру.
Соками земными по горам побежал, ветром выдохнул по верхушкам сосен. Нетопырями ввысь взлетел — на незнакомое, светлое небо зашипели твари ночные, да и спрятались снова в пещеры. Мышами по траве рассыпался, гнусом в болото вернулся. И забыл своё имя — видно, время пришло.
***
Не то чтобы Саша следил за шефом, нет. Скажем иначе — приглядывал. В конце концов, кто его личным психологом назначил? Вот и нечего отпираться, мол, шутка это была. Шутки шутками, а от психического здоровья начальства зависит обстановка на базе в целом, как и успешное выполнение проекта. Так что, пробираясь по кустам следом за втихую покинувшим территорию майором, Саша себя виноватым не чувствовал. Во-первых, тот его наверняка уже заметил, все-таки он опытнее минимум в два раза. Во-вторых, окрестности Объекта они с момента прилёта толком изучить ещё не успели, и мало ли что могло таиться за этими кустами? В-третьих… в суматохе первых дней работы им ни секунды не удалось урвать, чтобы побыть наедине, и Саша лелеял коварный план воспользоваться ситуацией.
К слову о психическом здоровье. Строительство странного вида пирамидки из камней и палок на поляне в лесу к признакам такового явно не относилось. Впрочем, это же Рогозин, ради него можно и учебники по психологии переписать, все равно они безнадёжно устарели по отношению к личностям духовно развитым и развивающимся.
— Вылезай уже, чудо-юдо лесное, — с улыбкой сказал Игорь, едва закончив «строительство». Разумеется, он безошибочно определил, где прячется ученик.
Саша послушно вылез из кустов и подозрительно уставился на пирамидку.
— Это ещё зачем?
— Будем налаживать отношения с соседями, — пояснил майор. — Чтоб не было всяких… эксцессов. Как в прошлый раз, когда им наши эксперименты не понравились.
— С шаманами местными, что ли? — предположил Саша.
Игорь покачал головой.
— С духами местности. Точнее, даже с одним большим духом данной местности, остальные все равно у него в подчинении.
— Это что-то новое. Я помню, у каждой местности свой энергетический рисунок, но чтобы прямо… дух? С которым можно договориться, отношения какие-то иметь? Где отношения, там и личность должна быть…
— Ох уж эти психологи, — Рогозин усмехнулся. — Ну да, в некотором роде — вполне себе личность. Не всегда и не везде, конечно. Просто здесь жило какое-то крупное племя, шаманы местного духа, можно сказать, частично модифицировали для своих нужд. Дали имя, и тем самым вынудили озаботиться саморефлексией и самосознанием. Стали договоры заключать и жертвы приносить. А когда множество людей верит в одно и то же… помнишь ведь, что такое эгрегор?
— То есть, отчасти его создали шаманы, — подытожил Саша.
— Можно и так сказать. А потом другие… заинтересованные лица его в некотором роде... натравили на базу. Мешали мы им тут, видите ли! Теперь вот не мешаем, теперь мы им полезны. А дух им уже и не нужен вроде как…
— А нам нужен? — все эти разговоры навевали жутковатый холодок. Саша вовсе не уверен был, что обрадуется присутствию в окрестностях условно-разумной энергетической сущности с неизвестными намерениями и мотивациями.
— Ну, во-первых, было бы неплохо исключить возможность, что он сам внезапно вновь проснётся, и будет все ещё на нас обижен, — задумчиво сказал Игорь. — Во-вторых, очень уж нравится мне делать некоторые вещи наперекор нашим… высоким советчикам. А в-третьих… мне почему-то кажется, я у него в долгу. Вспоминается мне один давний разговор, из которого я тогда ни слова не понял. Память все заблокировала на долгие годы, там было что забывать со страху, честно тебе скажу. А теперь вот вспоминаю… и понимаю, что могло быть хуже. Он меня отпустил и сам ушёл… не знаю, куда. Может, просто уснул. Я чувствую, он не исчез. Он будто… ранен. Но раны зарастают. Может, у меня ещё получится вернуть долг…
— Ладно, — Саша вздохнул, смиряясь с тем, что опять не понял как минимум треть разговора. Некоторые темы сложно было просто обсуждать с Игорем, понимание приходило со временем и опытом, и разговоры этот опыт никак заменить не могли. — А можно я поприсутствую? Я тихо…
— Ну если тихо, тогда ладно, — Игорь вновь улыбнулся краешком губ, повернулся к «пирамидке» и замер надолго. Саша честно пытался понять, что происходит, но, кажется, ничего особенного его шеф не делал. Ну, расширил своё биополе так, что всю поляну охватывал, а может, и далеко за её пределы вышел, как знать. Искал, что ли, духа этого. А как его искать, интересно, если он, должно быть — во всем и везде? Вот разве что самому ненадолго стать всем, с каждой травинкой отождествиться. Сложно. Не Сашкин пока ещё уровень.
А особенно странно выглядело, когда Игорь с серьёзным видом привязал к верхнему камню пирамидки несколько разноцветных лент. Ладно, народ в местных деревнях такие часто на деревьях и столбах оставляет, но неужели Рогозин, со всеми его глубокими познаниями в эзотерике, тоже всерьёз верит, что нематериальному духу, который по сути — лишь завихрение энергии, нужные какие-то там ленты? И шепчет ещё под нос себе бессмыслицу, что-то вроде: «Я покажу тебе дорогу на седьмое небо…»
— Ладно, пойдём, — произнёс майор, закончив, наконец. — Теперь подождём, посмотрим пару дней. Такие дела сразу не делаются…
Когда они уходили с поляны, лёгкий порыв ветра скользнул по их лицам и унёсся вверх, загудев беспокойно в верхушках деревьев. Саша скептически покосился на Игоря — мол, ты же не хочешь сказать, что это «дух» с нами таким образом разговаривает? Но тот лишь загадочно улыбался — как всегда.
Название: Карта, выпавшая из колоды: 7 Аркан — Колесница Автор: WTF Thirteenth Office 2015 Бета: WTF Thirteenth Office 2015 Размер: мини, 2455 Персонажи:Игорь, Руслан, упоминается Саша. Пейринг: спойлер!Руслан/ИгорьКатегория:слэш Жанр: драма, ангст, экзистенциальное порно Рейтинг: R Предупреждения:ООС, возможен сюжет!AU, таймлайн: Тринадцатый Отдел. Книга вторая: Заклинатель Змей. Краткое содержание: как могла бы выглядеть командировка Игоря в Москву, о которой Саша думал неприлично. Примечание: данное развитие событий равновероятно, как любое другое. все, в чей хэдканон это не впишется, могут смело считать это альтернативной версией событий Размещение: только после деанона с согласия автора Для голосования: #. WTF Thirteenth Office 2015 — работа "Карта, выпавшая из колоды: 7 Аркан — Колесница"
В самом деле, что, Рогозину больше нечем в столице заняться, кроме как прыгать в постель к своему «куратору»? (с) Т.О., книга 2
Четырнадцатый этаж. Некоторым лишь бы забраться повыше, обозначить свой статус. Взирать с неприступной вершины на жалких человечишек внизу.
Хотя вид красивый, кто бы спорил. Вечерняя Москва переливается огнями, как новогодними гирляндами.
Город-игрушка. Игорь помнит столицу другой, ещё без этого неонового псевдоевропейского лоска. Все меняется, и времена теперь спокойнее, а когда-то Москва была квинтэссенцией охватившего страну безумия. Впрочем, ему ли рассуждать о безумии. У него тогда случилось персональное, уникальное в своём роде умопомешательство. В каком-то смысле, наверное, повезло. Было о чем подумать, отвлекаясь от любых происходящих вокруг пугающих перемен.
Хотя почему же — было? Было и есть, вот оно, его персональное безумие, наливает в бокалы что-то там коллекционное какого-то года.
— Сто грамм для храбрости?
И кривая усмешка для верности. Чтоб не выдать ни единым жестом, что за привычным ритуалом есть что-то ещё. Тонкая нотка горечи, будто что-то-там черт-знает-какого года настаивали на полыни. Совсем немного, на кончике ножа. Не вкус, но послевкусие.
Можно было ведь не соглашаться на предложение «зайти после совещания». Можно было, да только опять не вышло, и вновь они здесь, и вновь разыгрывают, как по нотам, все ту же сцену.
Древние люди использовали ритуалы, чтобы упорядочить мир, казавшийся им пугающим и хаотичным. Так пишут бородатые дядьки в умных книжках. Книжках, которые таскает Сашка в своём необъятном рюкзаке. Черкает на полях карандашом, спорит с авторами. Он, наверное, последний студент на земле, который ещё читает книги с карандашом в руке. А может, и нет, может, Игорь слишком плохо думает о нынешней молодёжи. Лучше о ней, об этой молодёжи, вообще не думать. О тонких запястьях и растрёпанных волосах, о доверчивом взгляде и о губах, несмело ласкающих кожу у виска… потому что если думать обо всем этом, то придётся спросить себя — что я вообще здесь делаю?
То же, что и всегда — пытаюсь собрать эту головоломку.
Бывают же такие люди, в которых слишком много тайны. И люди, которые не выносят недосказанностей.
— Достали меня эти совещания, — Игорь смотрит в окно. На собеседника не смотрит — пытается сохранить иллюзию, что не знает, чем закончится эта сцена. Как и всегда.
— А они ведь ещё заседают, — усмехается Руслан. — Ты, как всегда, дурачком поприкидывался час и уехал, а им решать теперь, что с тобой делать, таким принципиальным.
— Было бы из-за чего шум поднимать. Ну, поднял по тревоге областную милицию, что теперь? Им полезно, пускай жирок растрясут.
— Ты не понимаешь. Назревают перемены. Ваше ведомство будут реформировать, и к чему это приведёт, пока не понятно, но вряд ли к расширению полномочий. Сейчас МВД под разведку прогибается, и деревенский участковый бледнеет при виде твоей «ксивы». А что будет через пару лет?
— Что будет, то и будет, выгонят — пойду песни в переходе петь, — говорит майор первое, что пришло в голову. — Петь я не умею, зато умею давить на жалость. Авось на хлеб заработаю.
— Опять ты юродствуешь. Ну откуда в тебе эта дурь, вроде умный парень был когда-то, — Руслан за спиной зло щурится, не нужно и оборачиваться, чтобы почувствовать его настроение.
— Не нужны мне ваши политические игры. Мне в своей песочнице, как говорится, сухо и комфортно. А кто в неё без спросу через астрал полезет, тот совочком по лбу и получит. У меня все просто, вот враг, вот граната, кидай туда, туши свет, пиши письма мелким почерком.
Шизофазия, говорят умные дядьки из Сашкиных книжек. Неконтролируемый поток слов. Как это назвать, когда и мог бы, да не хочется ничего контролировать? Плыть по течению. Смеяться, увидев, что впереди пропасть.
Собеседник не ведётся на этот приём. Давно уже не ведётся, привык. Не так-то просто сбить его с толку.
— Есть вероятность, что возникнет… некое новое ведомство. Определённым силам… это выгодно.
Как всегда. Определённым силам неопределённой принадлежности. Есть мнение, что. Кое-кто, не буду называть имён, намекнул мне. В этом весь Руслан. И ещё, самый любимый номер программы, этакая вишенка на торте: «Тебе ещё рано это знать». Нашёлся, мать его, взрослый при неразумном младенце.
— Я был бы рад однажды видеть тебя во главе подобной структуры. Но всей моей власти и всех моих связей не хватит на это, если ты будешь вести себя как идиот!
— Знаешь, это странно, — Игорь одним глотком опустошает стакан, не чувствуя вкуса. — Странно, что тебя ещё волнует земная власть.
— Власть не самоцель, — Руслан подходит ближе, ставит свой стакан на подоконник. Руки свободны, а значит, близится второй акт пьесы. Следите внимательно, дорогие зрители, скоро будет наш коронный номер.
— Это лишь средство… устроить все так, как должно быть.
Руки скользят по талии, забираясь под рубашку. И так хочется сохранять невозмутимость, но дыхание сбивается.
— Откуда ты знаешь… как будет… правильно?
Дыхание обжигает шею, зубы прихватывают кожу — пока ещё мягко и осторожно. Так хищник играет с жертвой, не спеша сомкнуть челюсти на горле.
— Напомни, мы уже говорили с тобой о безупречности?
— Тысячу раз. О безупречности решений и абсолютной истине. Нет ничего абсолютного, все иллюзия, все — майя, тебе ли не знать?
— До какой-то степени. Но есть тот уровень, на котором мы живём, здесь и сейчас. Решаем задачи. Пока не решишь — не поднимешься выше. Даже если ты вдруг осознал, что это игра. Слишком много вокруг тех, кто играет всерьёз.
Ладони его по-хозяйски оглаживают бедра, пальцы играют с застёжкой брюк. Будто бы все это отдельно — пальцы, губы, глаза. Слова. Мысли. Решения.
А в единую картину не собрать, хоть ты тресни, не собрать головоломку, не хватает какой-то важной детали.
… как он бесился тогда, как сходил с ума, когда вертолёт доставил их к командованию и унёсся дальше, подчиняясь секретным приказам из секретных бумажек таинственного гостя. Как орал на пославшего их в ущелье командира операции. Как испуганно жались по углам девчонка-секретарь и парень-порученец: у них на глазах сбывалась популярная по тем временам «страшилка». Озверевший спецназовец, только что из боевой вылазки. Слетел с катушек и сейчас всех порешит голыми руками.
Командир прервал его истерику мощной оплеухой. Игорь потом, задним числом, оценил его смелость и силу духа. Мог ведь и правда через секунду оказаться на полу со сломанной шеей.
Ничего он не знал о тайной подоплёке операции. И о замаскированных шахтах не знал, это почти сразу стало ясно. Их вызвали в столицу, расспрашивали и допрашивали, а потом отправили на базу, вроде как лечиться и отдыхать. А на деле же — заперли в своеобразном «карантине». Изучали исподтишка. Да и черт с ними, пусть бы изучали. Такая уж доля у самого странного из подразделений спецназа — не пушечным мясом быть, так лабораторными кроликами. Только невмоготу было Игорю сидеть на месте. Он посылал запросы, писал бессмысленные докладные, выяснял детали, не имея возможности прямо спросить — что с Русланом, где он, откуда он, кто или что он теперь? Что в их истории было правдой, и было ли хоть что-нибудь?..
… выходил на полигон по ночам, вместо сна наворачивал круги по полосе препятствий, и где-то на середине однажды замер, уткнувшись лицом в каменную стену, и стал колотить по ней кулаками, разбивая в пыль и крошево, разбивая в кровь, обдирая почти до костей.
Там его и нашёл Аркаша. Следил, конечно, черт догадливый. Из всех сказанных им слов не матерным было только «Игорь», но все же обнял и увёл в казармы, руки забинтовал и напоил до беспамятства своим фирменным самогоном. А утром под боком обнаружился почему-то Мишка, огромный и неловкий, точно его звериный тёзка. Обнять командира во сне он так и не решился, держал руки по швам, но все равно накрывал его своим полем, укутывал невидимыми, но плотными «щитами», заслонив от всего мира…
Так дальше продолжаться не могло, кто-нибудь из своих сдал бы его медикам рано или поздно, и был бы совершенно прав, отряд не может существовать со свихнувшимся командиром. Рогозин выбрал меньшее из зол и пошёл «сдаваться» сам, жалуясь на проблемы со зрением. Молоденькая медсестра с огромными глазами, чистыми, как озёрная вода, усадила его к громоздкому аппарату и попросила смотреть в точку на экране. Потом пришёл врач и обнаружил, что на точку пациент не смотрит, а смотрит почему-то на медсестру.
Это было спасением на какое-то время. Это было подлостью — на все времена. У Людмилы был редкий дар, не экстрасенсорный, чисто человеческий — то, что называют «милосердием», в истинном смысле этого слова. Такая, как она, могла бы полюбить инвалида, например. Несчастного солдата, без руки или без ноги. Но Людмила просчиталась, выбрала солдата без головы и без тормозов.
Эту шутку Игорь придумал не сам, это выдала однажды Алиса, а потом затянулась своей крепчайшей сигаретой и резюмировала: «Отличная реприза вышла, забирай, клоун, дарю».
…сколько раз думал, представлял себе эту встречу, как бьёт с размаху и как отчаянно целует следом, а может, и в другой последовательности, неважно. А все случилось иначе — с виду случайная встреча в коридоре, новоиспечённый слушатель Академии Генштаба и неприметный мужчина в штатском.
— Надо же, а тебе идут очки.
— А тебе… идёт быть живым.
И привычная насмешка в чуть раскосых глазах. Словно не было всех этих лет. Первые две секунды — пока тепло воспоминаний заслоняет реальность. А потом, будто рисунок пальцем на запотевшем стекле, проступают отличия. То, что не заметишь глазами и не выразишь словами.
Недосказанность. Вот чем он стал — не человек, а намёк на нечто большее, набросок, за которым видятся такие бездны, что земля уходит из-под ног, и некому подхватить, потому что жалости его не учили там, где учили всему остальному.
…и другая квартира, менее просторная, чем нынешняя, но тоже почти под крышей высотки. И кровать, не такая широкая, как эта, но они и не собирались лежать на ней рядом, глядя в потолок. И страсть, не такая привычная как сейчас, но уже тогда — с лёгким привкусом горечи. Не складывается мозаика, рассыпается на тысячу осколков-воспоминаний. Вроде и здесь, а вроде и в тысяче километров отсюда. Вроде и тот же, а вроде и нет. Личность — морок, иллюзия, маска, если сбросишь, что останется?
Он сидел тогда на краешке кровати, растерянный и опустошённый, и Руслан спросил, в чём дело.
— Знаешь, — сказал Игорь, глядя на него серьёзно, в упор. — Анекдот один есть, в тему. Про фальшивые новогодние игрушки. Ну, которые выглядят как настоящие, только радости от них никакой.
…и спорили, бесконечно спорили обо всем. Потому что Руслан твёрдо решил быть первым, а Игорь разучился быть вторым. Неизбежная плата за личную силу — чем дальше, тем недоступнее становится роскошь быть ведомым. А хочется иногда, пусть не на словах, пусть как сейчас, в молчаливом танце без музыки и ритма, только пульс, как шаманский бубен, отсчитывает повороты колеса мироздания.
Потому что никто и никогда не прикоснётся так — уверенно, не сомневаясь ни на секунду в своём праве обладания. Потому что ни один соблазнённый им юный студент так не сможет, не придавит к земле звериной, первобытной силой, одним взглядом, одним прикосновением выбивая из привычной реальности, да так, что в комнате в центре столицы вдруг запахнет прелой травой и влажной землёй, и стены разойдутся, уступая место вековым соснам…
— Ты что-то подмешиваешь туда, — выдыхает Игорь, обнимая его за шею. — Галлюциноген какой-то, ага? Знаю я вас, шаманов, ни шагу без мухоморов…
Тихий, грудной смех волнами расходится по комнате, превращается в звериное ворчание, в басовую вибрацию на пределе диапазона. Руслан швыряет его на кровать, нетерпеливо тянет ремень брюк, едва не разрывая ткань. Игорь помогает ему — просто чтобы не лишиться костюма, недешёвого, между прочим. Это всяким шаманам немытым можно ставить себя выше мирских забот, им все племя моржовые шкуры таскает. Или что там у них таскать полагается.
Вот теперь он уже не играет, теперь весьма чувствительно прихватывает кожу зубами, и Рогозину хватает самоконтроля, чтобы отстраниться.
— Нет. Никаких следов. Серьёзно, обойдёшься в этот раз.
Где-то глубоко в темных глазах Руслана вспыхивает огонёк. Далёкое пламя огромного костра.
— Раньше тебя это не волновало.
— Все меняется.
— Ладно, — зрачки сужаются и кажутся звериными. Какие такие «духи нижнего мира» сейчас беснуются в его голове, хотелось бы знать. — Ладно. Обойдёмся без церемоний. И без прелюдий.
К черту прелюдии, к черту ритуалы. Я тебе не девочка-целочка в ночь на первое сентября, мне не нужны лепестки роз и расслабляющий массаж. Просто сделай, что хочется.
Игорь молчит, все понятно и так, он ложится лицом вниз и жёсткие ладони придавливают его к постели, тяжесть тела сверху и, наконец, боль — неожиданно сильная. Ладно, здесь никто не хочет нежностей, но не так же, черт возьми? Он впивается зубами в подушку, царапает пальцами матрас. Их учили терпеть боль, он мог бы заблокировать ощущения, но не сейчас, когда он так открыт, так хочет дотянуться, пробить все щиты, вновь почувствовать связь, как давным-давно, в совсем иной, кажется, жизни… Так хочет собрать, наконец, недостроенную головоломку. Найти ту крохотную деталь, что потеряна в пространстве и времени, без которой все игрушки-фальшивые…
Руки Руслана стискивают его плечи, слишком сильно, тоже до боли, ещё немного — и затрещат кости. Синяки будут наверняка. Сашка заметит. Сашка…
И одна эта мысль заставляет его кончить сейчас же, с хриплым вскриком, в котором могло бы послышаться имя, да только все заглушил треск разрываемой простыни, в которую он вцепился, сам не заметив того.
Ещё несколько движений, и Руслан исчезает, отходит куда-то в полумрак, выскальзывает из комнаты. За стеной слышится плеск воды.
— Ишь, брезгливый нашёлся, — Игорь тихо смеётся и тянется к валяющимся на полу штанам.
— Я просил тебя, — говорит он неожиданно жёстко, когда Руслан вновь появляется в комнате, уже одетый и как будто застёгнутый на все пуговицы — не физически, энергетически. Хотя… разве он не всегда такой?
— Я просил тебя не оставлять следов. Синяков, засосов, надписей маркером на спине «собственность сержанта Коростелева». Что тебя клинит так, а?
— Я уже не сержант.
— Хрена с два. Типичный сержант. Из американского фильма. «Я буду дрючить вас, обсоски, как никто раньше не дрючил!» Похоже?
— Клоун.
— Не совсем так. Шут. Знаешь, есть такой аркан Таро.
— Не уверен, что ты на самом деле понимаешь значение арканов…
— Так объясни. На пальцах, для дебилов. Что за тайное знание? Ну?
Руслан молча подходит и кладёт руки ему на плечи. От пальцев волнами расходится тепло. Игорь чувствует, как ускоряется ток крови в мельчайших капиллярах под кожей.
— Синяки пройдут к завтрашнему утру, — равнодушно произносит некто, стоящий перед ним. Не сержант Коростелев, не «куратор» тринадцатого отдела ГРУ, не носящий погон и официального звания.
Недосказанность. Намёк. Обещание. Тонкая паутинка, летящая по ветру, ничего не значит сама по себе, но только она и сможет намекнуть своим безмолвным танцем, что такое ветер.
Игорь смотрит в его глаза и понимает вдруг, что больше этот «ритуал» не повторится. Больше не нужно. Разгадка головоломки в том, что узор неправильный. Бессмысленный набор пятен, как обычно и бывает, когда пытаешься изобразить многомерный объект на плоскости.
Завтра синяки сойдут, и завтра он будет дома. И Сашка будет смотреть подозрительно и принюхиваться, пытаясь уловить в запахе духов чужие нотки.
— Только когда задача данного уровня решена, ты можешь перейти на следующий, — говорит Руслан. Игорь с трудом справляется с желанием нащупать где-то рядом в пространстве кнопку «Escape».
— Не обязательно говорить со мной в терминах компьютерных стрелялок. Я не подросток.
— Правда? А твои шутки застряли где-то на уровне средней школы, — бесстрастное лицо вдруг озаряет тёплая, человеческая улыбка.
И кажется, что ещё миг — и все сложится… как надо. Как всегда должно было быть.
Игорь встаёт и идёт к двери, на ходу подхватывая пиджак с кресла.
— Если на меня придут ещё жалобы, из МВД там, или ФСБ, перешли факсом, ладно? Я коллекцию собираю.
Тонкая паутинка рвётся, запутавшись в ветвях Мирового древа. Чтобы узнать, что такое ветер — стань им.
Название: Нельзя колдуну любить Автор: WTF Thirteenth Office 2015 Бета: WTF Thirteenth Office 2015 Размер: мини, 1889 Пейринг/Персонажи: Алька, Илья Категория: гет Жанр: драма Рейтинг: R Предупреждения: Смерть персонажа Краткое содержание: "А я молодая была, дурная, мне бы бабкины сказы слушать да запоминать, а у меня песни да танцы, да гулянки под луной… Ох, как я Сашку своего любила — как смотрю на него, думаю, сердечко остановится… Все ждала, что замуж позовет. А бабка меня за косы таскала, говорит, нельзя тебе, кому я силу передам тогда? Вот и дождалась… утонул он, средь бела дня утоп, на ровном месте, ни омута там, ни плеса… Схоронила я Сашеньку, а как девять дней ему настало, так и бабка моя преставилась. Так я ведьмой и стала. Костя встряхнул головой, пытаясь прогнать накативший от рассказа старухи невнятный какой-то ужас. Историю про утонувшего возлюбленного он уже слышал не раз, только без мистических подробностей. — Бабушка, — сказал он, кашлянув осторожно. Почему-то обращаться по имени-отчеству ему сейчас показалось неуместным. — А разве не Ильей его звали? Мне эту историю рассказывали…" (с) Т.О. кн.2 Примечание: все персонажи, вовлеченные в сцены сексуального характера, являются совершеннолетними. Размещение: только после деанона с согласия автора Для голосования: #. WTF Thirteenth Office 2015 - работа "Нельзя колдуну любить" Алька сидела на скамье, беспечно болтая ногами. Это лето выдалось на редкость жарким, на улицу выйдешь — пот с тела в три ручья польётся. Поэтому девушка надела хлопковый сарафанчик, тот, что с открытыми плечами. Бабка, если бы увидела, точно б наорала, но она сегодня на целый день ушла в соседнюю деревню — была там у неё какая-то старая подруга. Впрочем, откуда бы у старухи взяться молодой подруге? Алька легкомысленно хихикнула. Всё на свете казалось ей сейчас замечательным, просто восхитительным... совсем как Илья.
Илью бабка ненавидела даже больше, чем лёгкие сарафанчики — она тягала внучку за волосы и повторяла, что нельзя той шляться с этим мальчишкой, нельзя, и всё тут. Ну, не то чтобы она была неправа... потому что, не будь Ильи, не было бы и открытых плеч. И рассыпавшейся по этим самым плечам волны светлых волос, что были убраны обычно в две толстые косы. И, наверное, этой радостной лёгкости тоже не было бы.
Деревенские старались ничего не говорить вслух, но в воздухе чувствовались звенящие струны напряжения, и порой мелькало слово «немцы». Мелкие-то, конечно, не понимали ничего, для них это самое слово ничего не значило, но ведь Альке восемнадцать, а не восемь. И она прекрасно знала, что может случиться с их деревушкой, только вот... мысли об Илье заполняли голову, и девушке порой казалось, что они вот-вот полезут из ушей, и тогда бабка сразу всё узнает.
— Аль, ты чего без дела сидишь? Сходила бы лучше воды принесла, — раздался усталый отцовский голос. Алька обернулась. Папа стоял на крыльце и щурился, глядя на солнце. Он выглядел таким измождённым и постаревшим с тех пор, как мама заболела и умерла. Сгорела как спичка, и даже бабка, которую все с полным на то правом считали ведьмой, не смогла ничего сделать. Алька старалась не вспоминать ту несчастную, угасающую маму. В её памяти жила светловолосая улыбчивая женщина, «зайчик ты мой солнечный», как называл свою жену папа.
Все солнечные зайчики, казалось, ушли из папиной жизни вместе с мамой. Раньше Алька, мама и папа втроём ходили на озерцо, небольшое совсем, там ещё лягушата такие маленькие были... Крохотные, ужас просто. Их даже ловить было жалко. Поэтому Алька просто возилась в воде и лепила подводные домики в надежде, что лягушата польстятся на них. Деревья толпой обступали озерцо, и Альке думалось, что они тоже хотят себе домики, но как же она построит, ведь песка так мало, а деревья такие большие... Она оборачивалась к маме с папой за помощью, но те были поглощены друг другом, и их глаза — голубые мамины и серые папины — словно бы светились...
— Аль?
Девушка встрепенулась и виновато улыбнулась отцу. Он слабо улыбнулся ей в ответ, и на мгновение Альке почудилось, что папиными губами ей улыбается мама — своей особенной солнечной улыбкой. Девушка взглянула в отцовские глаза. Чувствовал ли он когда-нибудь, что его жена рядом?..
— Пап, я воду принесла ещё утром, и даже бабушка сказала, что я могу погулять, честно! — Не совсем честно, вообще-то. С другой стороны, бабка сказала не мешаться под ногами... Ведь это можно расценивать как разрешение, правда? Алька поскорее соскочила со скамейки, махнула отцу рукой и выскочила за калитку. Ну как задержит, тогда она точно к Илье опоздает, а ведь это их время, только их и больше ничьё... «Мы приватизировали себе всё время», — подумала девушка и легко рассмеялась. Глаза выхватывали реальность яркими пятнами: дом тётки Кати в обрамлении свежевыстиранного белья, которое явно стремилось улететь куда-нибудь на юг; покосившееся здание библиотеки — когда мама была жива, они ходили туда вместе, потому что мама обожала читать и хотела, чтобы Алька тоже любила книги. Маленькая Алька любила — о да, как она любила! — строить из книг дома для тряпичных кукол, и считала, что больше они не годятся решительно ни на что. Но в библиотеке с мамой было так здорово, так необыкновенно! Оказалось, что у каждой книжки есть свой домик на полке. Девочка растерялась тогда: как это, я что, строю дома из жителей других домов? Мама рассмеялась, а Алька решила , что найдёт другие материалы для строительства. В библиотеку она до сих пор ходила, только теперь одна: папе не было до всего дела, а бабка читала какие-то свои, особые книги, и даже иногда давала их Альке. В такие моменты глаза старухи с особой внимательностью следили за девушкой. А вот в деревенской библиотеке бабке не нравилось. Не то чтобы Альке хотелось ходить куда-то с ней вместе, так что это её отказ был девушке только на руку.
А напротив библиотеки стояла церковь — сияюще-белая, словно только что построенная, хотя вообще-то это здание было старше Альки. Ветер будто подтолкнул её в спину: давай же, зайди! Алька почему-то медленно перекрестилась и прошла сквозь ворота. Солнце слепило глаза, мир вокруг кружился калейдоскопом... И вдруг всё встало на свои места. Вальяжно развалившийся посредине двора котяра лениво приоткрыл глаз и снова закрыл, явно посчитав Альку недостойной вельможного внимания.
Девушке было не до кота, впрочем.
«Что-то не так».
Сердце тревожно сжалось, предчувствуя беду. Бабка, папа?.. Илья?.. Илья!..
Алька резко развернулась на пятках и покачнулась. Её охватила странная тягучая слабость, словно кто-то шептал ей: «Не торопись, куда ты, всё равно же не успеешь, девочка моя...»
А внутренний голос яростно кричал: «Не стой на месте, дура, а ну взяла руки в ноги и побежала!»
И Алька побежала. Волосы взметнулись за спиной, вспыхнули золотом. Кот лениво проводил странную девчонку прищуренными жёлтыми глазами и зевнул. Он ещё долго мог видеть тонкую фигурку девушки, бегущей по дороге, которая вела в старый лес.
***
Молодые сильные ноги совершенно не уставали, к тому же Алька знала, куда нужно бежать. Надежда гнала вперёд не хуже самого длинного кнута, заставляя выжимать из себя всё до последней капли. Чувство надвигающейся беды было таким реальным, что девушка сразу ему поверила. Сердце колотилось как бешеное, казалось, ещё чуть-чуть — и остановится. Где там было то озерцо? Невидимая ниточка, тянущаяся из самой груди, вела не хуже компаса, и Алька знала, что скоро... вот сейчас... увидит маленькое озерцо, то самое, куда с родителями ходила когда-то. А на другом берегу — Змеиный камень, окруженный совсем старыми деревьями, которые будто бы охраняли его. Алька до сих пор помнит его, удивительно, и, может быть, даже забавно...
...Над водой показалась чья-то макушка и тут же исчезла под водой. «Господи, но там же не глубоко... Как же он?..»
— Илья!
Она видела: он пытался доплыть до камня, словно его туда волоком тянуло.
«Вот ещё, не отдам, он мой, мой... Подавишься, не заберёшь, тварь!..»
Алька вдохнула поглубже, разбежалась и нырнула, но вода, взбунтовавшись, отталкивала её назад, не давая пробиться к Илье. Тот завис под водой и будто бы даже не шевелился, неужели он?.. Алька мотнула головой и упрямо поплыла к Илье. Теперь он был лишь на расстоянии вытянутой руки, схватить за лодыжку, подтянуть к себе и...
И тут вода успокоилась. Волны улеглись на место, как шёлковые стали, трава от ног отцепилась. Алька ухватилась за парня обеими руками. «Я победила! Я смогла, я победила, вот сейчас я его вытащу, и всё станет хорошо, домой пойдём, надо будет что-нибудь сухое найти, ну да папа поделится...»
Тяжелое тело было трудно вытянуть на берег, но девушка, окрылённая победой, дотащила любимого за каких-то пару минут. Аккуратно уложила на мелкий светлый песок, нажала на грудную клетку. Что-то было неправильно, но что, Алька осознала, только когда попыталась расслышать сердцебиение. Которого, собственно, и не было.
«Я не победила, — вдруг до боли отчётливо поняла девушка, — я проиграла».
Уже безнадёжно, но всё ещё надеясь, Алька пощупала пульс. Когда-то, пару лет назад, бабка пыталась научить девушку, как спасать утопленников, и хотя дело это было полезное и нужное, Альке как-то не хотелось учиться — неинтересно и всё. Но теперь, если бы она училась... Алька медленно поднялась на ноги. Мокрое платье вдруг стало ужасно холодным и неприятным. А ведь Илью... а ведь тело надо ещё дотащить до деревни, только ведь он такой тяжёлый... Можно позвать кого-нибудь из мужиков, но как же Илью здесь одного оставить? Он же замёрзнет, вот, уже холодный...
А раньше тёплый был.
Воспоминания о прошлой неделе и отзывались внизу живота чем-то неясно-жарким, и чувство это было слишком неприличным для той правильной девочки, какой была Алька.
В тот день бабка снова куда-то отправилась — куда, она не говорила, да внучка и не интересовалась особо, выяснила только, что старуха к вечеру вернётся. Значит, целый день в их с Ильёй распоряжении, здорово-то как! Отец тоже ушёл. Наверное, отправился хандрить на кладбище. Чувство вины было, конечно, но мысли о любимом перебивали всё, даже настойчивый голос совести.
Она позвала Илью к себе — просто посидеть сначала, чай с чабрецом Алькиного приготовления тот любил неимоверно. Но будто бы туман какой-то заполнил разум, и вот Алька обнаружила себя — себя, такую умную и рассудительную девочку! — в объятиях Ильи, да и ещё и яростно целующей его. Он с не меньшей страстью кусал её губы, зализывал ранки и снова кусал, целовал шею, плечи, грудь, медленно опуская девушку на пол. Аккуратно обводил языком соски, целовал живот и ещё почему-то руки... Он целовал каждый пальчик — и на руках, и на ногах. Альке казалось, что он зацеловал её всю, от макушки до пяток, впрочем, она от него тоже не отставала. Это было невероятно, потрясающе — наконец-то трогать его с полным на то правом, трогать везде, где хочется: широкую загорелую грудь, мускулистые сильные бёдра и кое-что между этих самых бёдер... Выводить языком узоры на его теле, будто надеясь, что это позволит ей обладать любимым всегда. Алька до этого дня и не думала, что она такая собственница, а вот поди ж ты... А потом он мягко поцеловал внутреннюю сторону её бедра и поднял на девушку умоляющий взгляд: «Ты только не бойся, я не сделаю тебе больно». Алька и не боялась — ну да, первый раз, но ведь с Ильёй же! А он обещал, что больно не будет.
Ну, вообще-то сначала было несколько неприятно, зато потом... Они старались не издавать громких звуков, — мало ли кто там сейчас на улице — но всё равно иногда прорывались наружу негромкие постанывания...
А теперь Илья лежал на земле в лесу холодный и... мёртвый. Мёртвый. Алька обернулась к нему. Нельзя его так оставлять. Девушка подхватила любимого подмышки и потащила по тропинке.
***
Наверное, это выглядело безумно — тоненькая, хрупкая девушка, вся в царапинах (на обратном пути сил не было кусты огибать), тащит по земле синюшно-бледного юношу и плачет. Слёзы потекли сами, хотя выражение лица Альки было чуть ли не каменным, да и горя она не чувствовала. Ничего она не чувствовала, если честно.
На подходе к деревне её заметили, и тут же поднялся крик. Какие-то мужики подхватили её, оттащили от тела. Небось думали, что она уцепится за него и не отдаст. Алька хрипло рассмеялась. Глупые. Зачем ей тело, если Ильи там уже нет?
— Илья, Илюша! Сыночек мой родненький, да что ж это такое!..
Полноватая женщина в застиранном жёлтом платье бросилась наперерез тем, кто подошёл к телу. Её крик был таким громким и резким, что Алька чуть поморщилась. Она как-то отстранённо наблюдала за Ильёй и его матерью, а та тем временем заметила девушку.
— Аля? Аля, ты была с ним?! Да скажи же что-нибудь, скажи мне, скажи мне, Аля, прошу тебя!..
Взгляд женщины встретился с Алькиным, и, видно, что-то она там такое разглядела... Её челюсть задрожала, лицо скривилось, стало вдруг ужасно некрасивым, и она выкрикнула:
— Ведьма! Это ты его убила, ты, ты, ты! Ты-ы-ы!..
Все стояли, замерев, не в силах пошевелиться и остановить мать погибшего мальчика. Алька выпуталась из рук держащего её мужчины и, не оглядываясь, пошла к собственному дому. Почему-то она точно знала, что бабка уже вернулась. И, кажется, им было, что обсудить.
Вслед девушке неслись проклятья убитой горем матери её любимого. Руки Ильи будто бы обнимали Альку всю дорогу до дома, но чем ближе она подходила, тем слабее становились объятия...
— Уже вернулась? Отлично. Мне нужно с тобой поговорить, девочка моя.
Бабка почти приветливо улыбнулась Альке.
И руки Ильи исчезли с плеч девушки.
 |